< Назад до записів

Ермолаев Андрей,

философ, директор Института стратегических исследований «Новая Украина»

 

 

 

 

100 лет больше 40, верно ведь? И хотя многие шутники уже использовали  сравнение сорока Моисеевых лет в пустыне с мытарствами украинских национальных мессий, наша историческая пустыня выглядит уже солиднее и просторнее.

 

Столетие назад, на осколках Российской империи и руинах первой мировой войны  революционные пассионарии изменили ход истории. Социалисты и анархисты, кадеты и «селяне», «новые христиане» и националисты получили уникальную возможность собственного социального творения – проектирование нового, еще до этого неизвестного истории, социального мира и новых государственностей. УНР и ЗУНР, Донецко-Криворожская республика и Украинская советская республика, Одесская республика и селянская республика Нестора Махно стали яркими страницами тогдашней новой украинской истории.

 

Опыт государственности УССР в составе СССР,  сталинский «термидор» и военно-тоталитарное двадцатилетие 30-40-х, изменения состава населения и объединение территорий в конце тридцатых и в пятидесятые годы прошлого ХХ века (Западная Украина, Крым), оккупационная «гибридная государственность» во время второй мировой войны, «второе украинское возрождение» в новом территориальном и социальном составе в 1960-70е годы, обретение независимости в 1991 и новые расколы в 2000-х – все это очень контурное обозначение истории украинской государственности за прошедшее столетие.

 

Еще предстоит сложнейшая работа по присвоению «кровавого столетия» как сложного процесса рождения Украины в качестве социального, политического и геополитического целого. Из романтических историй 19-го века и политических доктрин украинских националистов начала века 20-го украинское общество шаг за шагов обретало опыт собственной государственности, социального прожектерства, имперского и республиканского управления.

 

Весь двадцатый век – «уже не население, но еще не нация». Социум, становящийся новым целым.  

 

Советская республика 1920х существенно отличается от административной единицы «УССР» 1930-1950х. В свою очередь, УССР 60-80х стала своего рода «условием и предтечей» образования независимой Украины. Диапазон предпосылок очень большой: внутренняя миграция населения разных областей Украины (индустриализация Востока и Запада Украины: мелиорация Юга), ренессанс культурного наследия, роль республиканской номенклатуры и демократов-диссидентов – лишь отдельные пазлы.

 

Рождение Украины как нового независимого государства в 1990-е изначально полагалось как одно-временное рождение («по согласию» - через плебисцит и гражданство)  и новой «гражданской нации». Вместе с тем, «гражданская нация» украинцев 90-х очень быстро запуталась в доктринах «политической нации» - со всем букетом проблем этнических корней, героев и антигероев, геополитической мифологии и культурных ориентиров.

 

«Общество-территория-нация-государство» - этот четырехугольник был и остается динамичным, неустойчивым. Каждая попытка один из «углов» превратить в абсолют приводит к разрывам всего четырехугольника. Хочу заметить, что все четыре «угла» и до сих пор воспринимаются контр-аверсийно: территориальная целостность невозможна без целостности и устойчивости общества, но «государство граждан» такого общества-территории выглядит вызывающе для носителей идеи украинского государства-нации. Так было в 1917, так есть и в 2017-м.

 

Современное состояние Украины не менее парадоксально, чем сто лет назад (пишу безотносительно моральных оценок и политических клише):

 

-                     территориальная целостность Украины является лишь номинальной. Целый регион (Крым) оказался в составе соседнего государства – Российской Федерации.  Еще один регион – Донбасс – частично вышел из-под контроля государственной власти, открыл национальную границу, а возглавившие местную власть сепаратисты пользуются прямой финансовой, военной, информационно-идеологической поддержкой страны-противника.

 

-                     Социальная целостность. Реальной демографической картиной в Украине не владеет никто. Ставшие уже мифом «52 миллиона украинцев» начала 90-х и «46 миллионов» начала 2000-х не имеют никакого отношения к реальной численности населения, имеющего и распоряжающегося гражданскими правами и обязанностями в украинском государстве. По очень приблизительным оценкам, за прошедшие три года (2014-2017), вне гражданского пространства Украины оказалось около 8 миллионов человек. Более 2 миллионов проживает в Крыму, 3-3,5 миллиона находятся на территории т.н. ОРДЛО. Покинули страну за эти годы по меньшей мере миллион человек, большая часть из которых – переселенцы в РФ.

Отдельная проблема – трудовая миграция. Несколько миллионов украинцев нашли работу за границей. Как свидетельствуют демографы, в случае с трудовой миграцией в страны Евросоюза, все выраженнее т.н. невозвратная эмиграция (когда, обретя стабильное место работы, эмигрант стремится остаться на ПМЖ и даже переместить в новую страну пребывания свою семью).

Новую волну трудовых эмигрантов связывают с еще двумя выраженными феноменами: молодые кадры с качественным образованием и бизнес-эмиграция (перемещение капиталов и бизнес-деятельности за границу). Таким образом, даже по формальным показателям, численность населения Украины, которые постоянно находятся в едином гражданском пространстве на начало 2017 года, составляет не более 33-35 миллионов человек. В их числе порядка двух миллионов переселенцев, покинувших свои регионы в результате аннексии (Крым) и военного конфликта (Донбасс), и временно переселившихся в другие регионы Украины (преимущественно юго-восточные области и Центр).

 

Конфликты стали причиной обострения этно-национальных проблем. Крымско-татарский народ, имеющий высокий уровень политической самоорганизации (Меджлис), поддерживает программное требование своих лидеров о признании и конституционном закреплении права на национально-территориальную автономию (Крым).  По сути же речь идет о борьбе крымских татар за свою государственность и будущий национальный суверенитет.

 

Русины и венгры Закарпатья все больше ориентированы на культурную автономию как минимум.

 

Формируется взрывоопасная почва для той части населения, которая сохраняет  русскую идентичность. 

 

Согласно данным большинства социологических исследований, уровень доверия населения Украины к государственной власти – минимален.

 

Вместе с тем, в обществе формируется устойчивое социальное ядро сторонников политического курса новой власти. Участники и сторонники событий 2013-14 гг (киевский Майдан и региональные движения протеста), добробатское и волонтереское движение, широкие лоялистские слои, поддерживающие политику нового национального становления – составляют реальный (хоть и политически неконсолидированный) базис государства и государственной власти.

 

В разорванном украинском обществе новое социальное «ядро» консолидируется с государственной властью, готово к мобилизации, разделяет идею сильной нации и сильного национального государства.

 

Государство и нация. Оба эти феномена – в процессе новоформирования. По сути, начался процесс нового нацие-творения, где государство играет активную роль нацие-творца. 

 

 

Затянувшееся «рождение нации»

 

 

Базовая идея, которая объединяла всех живущих на территории УССР в период распада советской империи и самоопределения как нового государства ( - суверенного, независимого, самостоятельного), состояла в объединении граждан в качестве единой гражданской нации. Причем, важно заметить, что на старте независимости украинское общество (как общество граждан, территориально и политически организованное в рамках бУССР), представляло собой не что иное, как часть кризисного постсоветского общества.

 

Идея гражданской нации - универсалистская, которую в начале 90-х разделяли люди разных взглядов, этно-идентичности, региональных укладов и традиций. И эта идея сыграла позитивную роль, потому что была объединяющей. Символом общегражданского объединения стал референдум о независимости Украины 1991 года. Это действительно исторический акт, который по своей силе и значимости для «украинского проекта» был весомее и существеннее, чем декларация о суверенитете 1990 года.

 

Распад бСССР на полтора десятка национальных республик чаще всего рассматривают в двух контекстах: как результат сговора правящего класса номенклатуры («беловежские соглашения»), которым способствовал Запад, либо же – как результат системного кризиса советской экономика, что привело к мягкому «разводу». Национальные движения в странах Балтии, в Украине, Беларуси и республиках Кавказа были скорее подспорьем и тактическими союзниками правившей номенклатуры, чем движущей силой.

 

Вместе с тем, есть достаточные основания утверждать, что республиканская номенклатура и национал-романтики смогли достичь мирного варианта расформирования советской империи при одном существенном условии – поддержка общества, широких слоев населения, высокой социальной легитимности таких радикальных геополитических и внутриполитических решений. Только так события, внешне выглядевшие как сговор и переворот, приобретали форму и значение «воли народов». 

 

Но что поддерживали «советские» украинцы, казахи, россияне, литовцы и другие? Что было «объединяющим в распаде»?

 

Это ключевой, до сих пор недооцененный фактор, который сказывается на истории всех без исключения пост-советских проектах, - распад бСССР как элемент затянувшейся социальной революции в «советском обществе».

 

Ни у кого из граждан Украины 25 лет назад не вызывало сомнение то, что при справедливом и эффективном управлении страна может войти в группу самых благополучных и развитых стран (аргумент – ресурсы, технологии, уровень образования, индустриальная база). Ну кто не помнит в Украине многочисленные агитационно-пропагандистские расчеты экономистов об уникальном потенциале – в таблицах, цифрах, прогнозах?

 

И вот эта «общность иллюзии» о том, что в новых независимых государствах может быть все справедливее и благо-получней, и выявляет общность «положения», в котором находилась такая феноменальная общность как «советский народ».

 

Еще в начале 80х один из последних руководителей бСССР Ю.Андропов в своих выступлениях сделал ряд заявлений, ставших «маркером» для будущих перемен. Высказывание «мы не знаем общества, в котором живем» для многих стало не просто меткой оценкой, но и теоретическим признанием огромного разрыва между идеологией, гуманитарными науками и реальными процессами в социальной системе. К этому также нужно добавить и еще одно признание Андропова: главной угрозой безопасности стала бедность большей части населения страны. Замечу, что «незнание общества» и «бедность» как угроза безопасности – оценки начала 80-годов прошлого века, канун распада бСССР.  

 

«Незнание общества» и «бедность» прошивают и сегодняшнюю нашу реальность.

 

Кратко изложу точку зрения, которая, возможно, станет ответом на андроповские вопросы и свяжет 80-е с настоящим.

 

В системе советской государственности много общего с христианскими государствами позднего Средневековья, когда феодальная знать и церковь правили народами «во благо» и «во имя», освящая собственную власть «помазанием» и «единой верой». Только роль знати и церкви теперь играла компартийное сословие («новый класс» - номенклатура, с «партией-орденом» во главе), а в роли подданных оказались все без исключения социальные, этнические, культурно-религиозные группы населения – в качестве «класса наемных рабов», с огромными ограничениями в правах, жестко регламентарованными стандартами жизни и нормами оплаты труда, общественными ритуалами и эффективной репрессивной машиной, реагировавшей на всякое нарушение или инако-мыслие.

 

По сути, «советский народ» - мультинациональный эксплуатируемый класс, от имени которого осуществлялась государственная власть правящим классом номенклатуры. Коммунистическая идеология выступала в качестве «политической религии».

Можно понять растерянность официальных идеологов перед растущим кризисом системы с конца 1970-начала 1980-х. Ведь очень сложно было осознать и признать, что крах системы может быть связан с обострением той самой «классовой борьбы», на которой основывалась вся религиозно-идеологическая конструкция коммунистической утопии. Только это кризис идеологизированной советской системы, где в качестве  религиозного фетиша было «общество равенства», а в реальной жизни – «равенство в нищете». Повестка этого кризиса и революционного протеста была объективно связана со свободой и справедливостью - как преодоление той самой нищета и уравниловки. Именно поэтому стали возможны социал-либеральные революционные задачи – частная собственность, самоуправление, гражданское общество. 

 

 

Объединение в «гражданскую нацию» положительно воспринималось большинством бывших «советских людей» Украины 90-х. И для них такое само-определение играло такое же значение «национальной идеи», как «свобода, равенство и братство» для революционной Франции 18 века.

 

В частности, идея  гражданской нации в новой украинской республике была принята в обществе как ориентир и путь к мирной победе над сверх-эксплуатацией, так же как в 18 веке гражданское равенство сословий – объединял население сословно-феодальной французской империи в свободное сообщество учредителей народной власти – французскую республику.

 

Идеалы гражданских свобод концентрировались в одном ключевом понятии - Справедливость. Что-что, а фасадность формальных демократических органов («советская власть») и пустота декларативных конституций была хорошо известна на собственной практике. Столетняя нищета стала своеобразным символом униженности на фоне заявленных ресурсов, потенциала и амбиций .

 

С другой стороны, идеи «независимости и самостоятельности» в границах республики стала той самой «точкой сборки», которая смогла объединить интересы правивших республиканских номенклатур с ожиданиями своих со-граждан.

 

В 90-е годы бывшая номенклатура и быстро растущий олигархический капитал установили монополию на управление социальными системами («трофейный капитализм», «индустриальный феодализм», как угодно).

 

 

 

Номенклатурно-олигархическое государство-корпорация обеспечивало баланс интересов за счет сдержек в государственной машине и распределенного регионального контроля, поддерживало устойчивость и целостность страны. Но вместе с тем, оно было практически неспособно развивать эффективный государственный сектор безопасности и порядка (госбезопасность, правоохранительная и оборонная сферы, судебная власть).

Системная коррупция и «статусное право» вместо гражданского права еще больше отчуждали общество от государства.

Силовые функции государства этого периода были малоэффективны.

Управленческие институты работали на частный интерес. Возник феномен «суррогатной собственности», в которой интересы частного капитала «вплетались» в управление и распоряжение государственными структурами, национальными активами и ресурсами.

Поэтому характеристика украинского государства в первое двадцатилетие независимости как «failedstate» была, по большому счету, честной и адекватной.

 

Но, вместе с тем, олигархическое государство-корпорация, при всей слабости и коррумпированности государственной машины и «фасадности» демократических институтов, удерживало целостность страны – экономически, криминально-коррупционно, опираясь на клиенталистские и «теневые» механизмы властвования вне и параллельно государству. Прагматизм и идеологическая амбивалентность государства долгое время «консервировали» социальные противоречия. 

 

Таким образом, парадокс государственности Украины  в 1990-начале 2000х состоял в том, что при слабом и малоэффективном государстве олигархический корпоративизм сохранял целостность и устойчивость общества в существующих государственных границах. Страна, окончательно сложившаяся во второй половине 20 века в рамках «УСССР», в условиях первых десятилетий независимости Украины была сильнее и жизнеспособней самой государственной машины господства.

 

Социально-демократическая повестка революций Майдана (свобода, справедливость, достоинство) вполне адекватно отражала глубинную, действительно революционную энергию украинского общества:  преодолеть сверхвысокий уровень эксплуатации, обеспечить достойный уровень гражданской и социальной защищенности каждого, гарантировать свободы, законность.

 

То есть, по существу, петля истории вернула Украине повестку 80-х. Конфликт «советский народ – номенклатура» воспроизвелся в Украине в конфликте «гражданская нация – олигархат».

 

Коррупция, хищническая политика клептократического государства-корпорации, бесправие самоуправления, «трофейный подход» к экономическим активам и ресурсам – все это «сконцентрировалось» в идее глубокого политического обновления власти, «смене режима».

 

Как признают еще не «распропагандированные» политики и журналисты, события на Донбассе как реакция на события в Киеве в начале 2014го, своими корнями тоже связаны с повесткой гражданской социальной революции. Нищета, «копанки», криминал – не имели и не имеют «региональных границ».

 

И в этом смысле события, связанные с Майданом-2004 и Майданом-2014, несмотря на всю их контр-аверсийность,  были актами «гражданской нации», той самой, которая вела свое летоисчисление с 90-х, с момента рождения независимой Украины.

 

У Майдана-2014 был исторический шанс превратиться в процесс национального общегражданского действия – вплоть до нового республиканского переустройства и социал-демократизации внутренней политики государства.

 

Но все новые революционные органы самоорганизации (общественные советы, «народные рады» и пр.) были быстро демонтированы. А в ряде регионов социальный протест был вновь «регионализирован» в виде альтернативных социальных прожектов (региональные «народные республики»).

На центральном уровне главными распорядителями итогов Майдана стали партийно-политические элиты, уже имевшие представительство в парламенте, и не желавшие делиться существующей реальной властью ни с кем – ни с майданами, ни с конкурентами.

Потеря Крыма и начало АТО за короткое время ре-мотивировали участников революционного движения. Национальная безопасность как Свобода граждан, Справедливость и Достоинство,  была девальвирована под натиском конфликтов и откровенного внешнего вмешательства РФ, до уровня Государственной безопасности (границы, оборона). Локомотив истории совершил резкий поворот.  

 

Новая государственная власть, дооформившаяся за счет выборных кампаний 2014го года, выступила организатором, по сути, новой государственной машины. А война и экономический кризис стали главными катализаторами этого процесса.

 

 

 

Новое государство на плечах «революций Майданов»

 

 

«Забезпечити виживання і розвиток незалежної України  може тiльки сильна нацiональна держава, в основi якої – потужнi Збройнi Сили, iншi вiйськовi формування, надiйний і ефективно дiючий сектор безпеки и оборони. (…) Хоча нiхто крiм нас не зацiкавлений в появi нового сильного гравця в Європі, маємо забезпечити зміцнення та розвиток української держави на основі повної мобілізації нашого головного ресурсу – людського потенціалу»» (А.Турчинов, секретарь СНБО, из выступления на оперативном собрании руководящего состава ВСУ, 22.02.2017)

 

«Сильное национальное государство». Казалось бы, такая идеологическая установка не нова. Вот уже четверть века строительство национального государства рассматривается как основополагающая идея и практическая цель государственной политики. Аргументы, связанные с войной и агрессией внешнего врага, новых трендов глобального мира, социально-экономических вызовов и примеры социальной деградации тут могут скорее оправдывать и аргументировать, но – не более того. В чем же новизна?

 

Прежде всего, в том, что речь идет о действительно новой государственной машине, которое рождается сейчас на волне незавершенных революционных процессов 2004-2014 гг. В определенном смысле, «сильное национальное государство» - это реакция на незавершенную гражданскую революцию, - и как буквальное изменение системы управления обществом, и как качественная характеристика этапа в антиномии «революция/реакция».

 

Обновленное украинское государство еще сохраняет старый дизайн политической системы. Но целый ряд новых качественных характеристик свидетельствуют о динамичном процессе рождения и цементировании новой государственной машины. Важно подчеркнуть: речь в данном случае идет именно о государстве как системе легитимного господства над обществом с помощью нормативных и ненормативных, силовых, управленческих, финансовых и пропагандистских инструментов.

 

                                                                       *

 

Прежде всего, новая государственная машина становится монолитной. Корпоративное государственное правление образца 1990-2000х демонтировано.

 

Новая власть после второго Майдана шаг за шагом реализовывала линию на зачистку всех остатков старой системы «государства-корпорации» (люстрация, передел сфер влияния и «отжим» активов, разрушение олигархического бизнеса конкурентов), формирование и укрепление позиций лояльной силовой элиты (спецслужбы, вооруженные силы, добровольческое движение), выстраивание новой клиенталистской системы отношений с региональной бюрократией и структурами подчиненного самоуправления (децентрализация). 

 

Крах олигархического корпоративизма тесно связан и с обвальной де-индустриализацией,  структурной фрагментацией экономики и горизонтальных социальных связей. По мере крушения былых частных финансово-промышленных монстров, экономика распадается на секторальные и региональные кластеры, со все более выраженным аграрно-торговым уклоном. Наиболее критические сферы подхватывало само государство, – чтобы не допустить неуправляемого распада всей системы, потому что оборонный комплекс, ТЭК, транспорт требовали централизованного контроля и управления. Резко растет и доля государственно-банковского сектора. Грубо говоря, новая государственная машина вынужденно контролирует ключевые элементы экономической системы, без которых экономика Украины была бы обречена на ускоренный распад. 

 

Война на Донбассе из хаотичного внутреннего конфликта с внешней агрессией постепенно превратилась в системное действие самой власти – как механизм концентрации и мобилизации ресурсов, укрепляющих государственную власть и социально-экономический «мобилизационный порядок» в стране.

 

*

 

Мобилизационная модель государственного управления обществом и экономикой имеет несколько измерений.

 

Собственно государственный сектор и госфинансы, нормативно-дисциплинарный механизм распределения ресурсов, особый порядок управления (военные администрации в Донецкой и Луганской областях , упрощенные процедуры обеспечения финансирования и размещения госзаказа), увеличение общего налогового бремени в связи с войной, вовлечение в военную организацию свободных людских ресурсов (ВСУ, МВД и нацгвардия, военные администрации)  – важная, не единственная сторона этой модели.

 

Сотни людей в волонтерском движении (а это тысячи  часов неучтенного рабочего времени), огромная часть бизнес-дохода, перераспределяемого в помощь армии и добровольцам,  сотни благотворительных фондов, аккумулирующих средства и ресурсы на медицинскую и социальную помощь, поддержку переселенцев – в общем, все то, что государство может использовать как второй «бюджет» войны за счет само-мобилизации общества.

  

Патриотизм имеет цену. И эту цену платит общество добровольно, но под бдительным оком и при мощной пропагандистской поддержке государства, с использованием силовых и репрессивных функций в отношении нелояльных и пассивных. Безвозмездная помощь и ненормированные затраты добровольцев, волонтеров, благотворителей на нужды войны (а фактически – на организованный государством дополнительный источник затрат за счет «скрытой эксплуатации») уже сакрализированы и представлены как новая общественная ценность.

 

Подобная «гибридная» мобилизационная модель давала уникальные результаты в тоталитарных государствах 30-х годов, когда сила государственной машины приумножалась «энтузиазмом масс» на стройках, помощи на нужды обороны, поддержке внутренней мобилизованности и общественного терпения. В отличие от собственно «военной экономики», гибридная мобилизационная модель   сохраняет внешний фасад привычной жизни общества. Новые несвободы и ограничения воспринимаются как временно-вынужденные, и в этом смысле «естественные». Гасятся «революционные рефлексы», связанные с подавленным достоинством, нуждой и голодом, культурными и информационными рамками новых несвобод. Снижается порог восприятия смерти и рисков новых потерь (потери теперь приобретают вид священной жертвы ради нового будущего).

 

В условиях войны и мобилизации реабилитирована роль спецслужб и органов, связанных с госбезопасностью. СБУ, разведка, МВД и прокуратура, новые антикоррупционные органы  стали главными носителями государственного интереса, а их действия постоянно находятся в фокусе общественного внимания. На фоне дискредитированных парламента, правительства и судей, и почти забытых органов самоуправления (не считая фигурантов коррупционных скандалов) именно «силовики» стали главными действующими «политиками от государства». Учитывая, что подавляющее большинство действующих силовиков лично обязаны своей карьерой и успехом нынешней власти,  этот государственный «институт силы» стал своеобразным «вторым правительством». И не только раскулачивание преступных олигархов и коррупционеров, но и активное информационное, психологическое давление на участников политического процесса превращают силовиков в реальных распорядителей государственной власти. Но в перспективе – возможно, и в самостоятельных игроков. И это значит, что внутрирежимная конкуренция может стать роковой для любого из первых лиц государственной власти, и эта угроза все чаще фигурирует в прогнозах и пророчествах о возможных «переворотах» и «турецких сценариях» в Украине. 

 

*

 

Вторая существенная черта – маскулинность образа, «государство-воин». Вспомните, как еще совсем недавно скоморошными и притянутыми за уши казались действа и ритуалы с участием активистов в форме украинских козаков. Несмотря на архетипичную легенду о «козацкой державе» и «нации козаков», попытки нарядить государство в козацкую одежду остались в прошлом как несмешной политической анекдот.

Новый этатизм прагматичнее и проще.  Современная военная форма стала частью имиджа нового государства. В медиапространстве в «образе» государства военные атрибуты присутствуют рядом с гербом и флагом, а боевые кличи – как дополнение к гимну.

Участие или при-частность к военным событиям вошли в «легенду» большинства публичных политиков: посещение военных объектов и территории, где ведутся боевые действия, связь, дружба или личная причастность к боевому составу армии или добровольцев из Нацгвардии. Представитель государственной власти милитаризируется в образе и в действии.

Среди презентантов государственной власти военный перестал быть парадным фасадом в смешной театральной форме. Теперь он становится  частью, представителем государственной элиты.

И если после Революции Достоинства роль «новой крови» сыграл гражданский актив, «новое поколение», которое пополнилось и галереей деятелей из добробатского и волонтерского движения, то три года спустя такой «новой кровью» государственной элиты становятся карьерные силовики, новая вышколенная государственническая шляхта.

 

*

 

И третья черта. Новая государственная машина нуждается и стремится к идеократии. Другими словами, новое государство вооружается политической идеологией, которая выходит за рамки меркантильного социального сервиса и менеджерских обязанностей госструктур.

 

Еще совсем недавно, в условиях сильной правящей корпорации и слабых госинститутов, государство представлялось максимум как эффективный «наемный офис» для решения повседневных личных и общественных проблем. Именно «эффективность» считалась главной чертой идеального государства. Как синоним «честного исполнения обязанностей».

 

По иному в новых обстоятельствах. Защитные и контролирующие функции государства приобретают новый смысл и значение – как необходимые условия самой жизни. Государственный интерес с легкостью заменил, «слился» с национальным, а защита государственных интересов (то есть интересов собственно государства) стали синонимом интересов нации. Возможно, и поэтому тоже в официальных документах («Стратегия национальной безопасности», напр.) изъяты все общие положения о «национальных интересах», зато в текстах документов и публичных выступлениях «национальные» и «государственные» стали практически одно-значными.

 

Государство  теперь позиционируется как носитель и исполнитель общего интереса - как субъект дальнейшего формирования и укрепления нации в условиях глобальных и внутренних потрясений. 

 

Идеология нового государства может быть определена как «национал- этатизм», где интересы, безопасность, права и обязанности гражданина не только трактуются, но и реализуются только как «государственные». Как на практике?

Цензура и ограничения информации, культурных прав, свобод гражданина уже стали повседневностью.

Политически мотивированные решения убивают конкуренцию на рынке (например, за подозрения в финансировании сепаратизма). Расширенные полномочия спецслужб и поиски «пятой колонны» существенно сужают возможности гражданского общества.

Лоялизм к государству и власти в медиа-сфере стал новой нормой. Увеличение физического объема пропагандистского набора (с маркерами «нация», «враг», «армия», «агрессор)», который присутствует в каждой (!) передаче, статье, выступлении,  стало обязательной частью «ритуала лояльности».

 

В рамках «национал-этатизма» сторонники присоединения Крыма к РФ и сепаратисты самопровозглашенных ДНР-ЛНР автоматически сегрегируются в «чужих». И дело не только в их связях с Москвой, зависимостью, совершенными военными и политическими преступлениями. Они выведены за рамки «национальной идентичности», как инородное тело. С нацией и «в нации» остаются только те, кто с государством, либо буквально, либо идеологически. Осталось полшага до шаблона «враг государства - враг нации». Таким образом, не гражданство и этническое происхождение, а идеологическая лояльность становится главным критерием идентификации «свой-чужой».

 

Идеология «национал-этатизма» замешана на стереотипах и клише традиционного украинского национализма, и вынужденно ориентируется на символы, героев и идеологические шаблоны этно-национальной идеологической «легенды». Ведь только так можно новой государственной власти легендаризировать и себя, «связать» с предками и идеалом.

 

Но от обратного, «национал-этатизм» в такой упаковке становится катализатором распада того самого гражданского единства, на основе которого и за счет которого осуществлялся украинский проект гражданской нации и независимого государства образца 1991 года.

 

 

 

 

 

Новый «национальный Левиафан»

или новый общегражданский проект Украина?

 

Гражданская украинская нация первой республики, рожденная распадом СССР, уходит в прошлое. Революции и войны разводят миллионы бывших со-отечественников по разным проектам и прожектам. И не исключено, что это могут быть конкурирующие «Украины».

Стремление пост-советских людей к справедливому социальному устройству пока оборачивается новыми, уже национальными «беловежьями». Грузия, Молдова, теперь Украина.. У каждой из этих стран есть свой опыт распада. Проще и легче видеть в этом только  «руку Москвы» (которая там действительно есть), сложнее – признать слабость собственного общества, его конфликтность и уязвимость. И ответственность правящего класса плутократии и олигархии за такие же унизительные условия жизни, как и у «советского народа» в советской империи. Для нынешней России, которая пошла по пути «советской реставрации», аналогичные кризисы еще впереди. 

Задачи социальной революции не решена до сих пор. Частная собственность, самоуправление, гражданское общество – в незавершенном, изуродованном состоянии. Уровень эксплуатации рабочей силы в Украине – один из самых высоких в Европе. Униженность и господствующий «социокультурный луддизм» подстегивают социальную деградацию.

Эгоизм новой власти, реализовавшей пост-майданный термидор и создавшей новую государственную милитарную машину, лишь цементирует образовавшуюся «Малую Украину». Территории не возвращаются в страну, если не возвращаются люди. Рождающийся национал-этатистский Левиафан отталкивает, но не притягивает. И донецкий сепаратист, и крымский «участник референдума» могут сожалеть о прошлой Украине, но вряд ли готовы к диалогу с нынешней властью. Как, впрочем, и большинство властьпредержащих в Киеве не допускают мысли о диалоге с теми, кто стал их врагом. Их разделяют тысячи жертв войны и сотни тысяч трагедий, личный эгоизм и страх исторической ответственности.

 

*

В Украине вот уже которое десятилетие идут споры о «национальной идее». Странные споры. Идея ведь не крылатый парафраз, а «руководство к действию». 1991 год дал все ответы на вопрос о том, что объединяет – «единство в справедливости», и потому тогда состоялась гражданская нация.

Но дело не в том, что эту идею тогда «не увидели». Дело в том, что новые правители независимой Украины не собирались и не собираются сейчас реализовывать то, что объединило общество в нацию. Вся история Украины – это история бесконечного воровства, вранья и «побегов за океан». Трофейная страна, компрадорская психология.

Новая государственная власть, вооружившись идеологией национал-этатизма, по сути «продавливает» новое содержание национальной идеи, суть которой сводится к самой нации. Проще говоря, в создание «украинской нации» закладываются все чесноты и идеалы будущего: справедливость в отношениях, блага жизни, ценности мироустройства. Сама «нация» превратилась в идеализированное «иное», в «утопию», реализация и достижение которой и является общим социальным делом.

«В принципе, я считаю, что для нас это (- вызов в связи с агрессией России, война на Донбассе и защита интересов государства, - А.Е.) в том числе и шанс – сформироваться как сильная нация и идти вперед. Теперь из-за российской агрессии мы не можем впустую тратить время, как потратили двадцать с лишним лет с момента независимости. А ведь могли бы быть уже далеко…» (Павел Климкин, министр иностранных дел Украины, «ЗН», 24.02.2017)

 

В недавней истории украинского общества уже была такая национальная идея – советского народа: построение «коммунистического общества». Цену этой стройке знают и помнят все.

 

В 2017 году столкновение милитарного нового государства и слабеющего, обнищавшего украинского общества неизбежно. И неважно,  с чего это начнется – с попыток переворота в режиме и поисках кандидатуры на временного диктатора, или с новой социальной «врадиевки». Проблема в том, что у новосоздающегося государства-нации тоже появился свой социальный базис, свои пассионарии среди националистов и «людей войны», и своя сила. И конфликт может быть жестоким.

Есть ли альтернатива? Есть. Она слабее с каждым днем, но шанс на новый общегражданский диалог и на социальную мудрость есть всегда.  Прошли свой путь американская, испанская, германская нации. Свой путь, без новых потерь, может пройти и украинская нация. Если сохранит идею гражданского единства. И вовремя скажет «нет» милитарному Левиафану государства-нации.    

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Текст публикации в приложенном PDF файле.