< Назад до записів

По мнению директора Института стратегических исследований «Новая Украина» Андрея Ермолаева, не следует недооценивать недавнее заявление лидера самопровозглашенной «ДНР» о том, что, мол, «государство Украина не подлежит восстановлению, поскольку дискредитировало себя», и его преемником-де должно стать «новое государственное образование «Малороссия». Обо всем этом - в публикации газеты "2000" (№32(829) 11—17 августа 2017 г.)

 

Конкуренция за новое объединение?

— Андрей Васильевич, ваши коллеги назвали заявление Захарченко «миной под Минский процесс». В чем, на ваш взгляд, смысл этой политической акции?

— Первоначальная реакция на это заявление, представленное как «спонтанная инициатива» лично Захарченко, свидетельствует об инерции конфликта и определенной «замыленности» взгляда на происходящее как в ОРДЛО, так и в Киеве. Вместе с тем сам факт готовности части сепаратистских сил к отказу от провалившегося проекта «Новороссия» и идеи объединения с РФ по «крымскому сценарию», а также фактический отказ и от самопровозглашенных республик свидетельствуют о многом.

Во-первых, с повестки де-факто снимается вопрос «интеграции с РФ». Это притом, что ОРДЛО уже существует как неоформленный, гибридный российский регион — в рублевой зоне, с элементами торговой и промышленной интеграции, признанными документами, общим информационным пространством и пр.

Во-вторых, идея «Малороссии» представлена как якобы своеобразная «альтернативная Украина» — инициатива сепаратистов объединять территории «снизу» (но в рамках существующих государственных границ и регионалистики Украины).

И если сама по себе идея «Малороссии» нежизнеспособна (тут даже объяснять нечего), то продвижение темы «другой Украины» может в перспективе стать почвой для попыток конкуренции проектов «двух Украин».

— Неужели вы действительно полагаете, что эта «идея» может быть услышана и воспринята Западом?

— Учитывая то, что для многих европейских лидеров тема децентрализации и федерального устройства не выглядит столь опасно, как для украинских политиков, именно этот фокус — «децентрализация — мир — новое устройство страны» — может стать доминантой в переговорном процессе по «украинскому вопросу» уже в ближайшее время. Тем более если от сепаратистов будут исходить подобные инициативы и признание возможности «сохранить» сложившийся «европейский порядок» — прежде всего границы и международные обязательства Украины.

— Но мы же понимаем, что какие бы то ни было разговоры об альтернативном проекте Украины не имеют смысла в условиях, когда на Донбассе нет диалога. Тем более что идея федерализации воспринимается как госизмена, а «партия войны» не оставляет попыток шантажировать Запад новой войной на Донбассе.

— Если сохранится воинственная риторика и не состоится широкий диалог внутри страны, если снова мы будем «балансировать на грани» масштабной войны, отношение западных партнеров к украинскому руководству может существенно измениться. Вмешательство во внутренние дела и стимулирование досрочной смены власти в Украине в таком случае станет единственно возможным вариантом.

— Осознает ли власть такую угрозу?

— Проблема в том, что во власти немало сторонников т. н. проекта «Малая Украина». Кто — стихийно, а кто и сознательно. Если он будет реализован, продолжится процесс внутреннего распада страны.

Национальная карта в руках региональных элит

— Расскажите подробнее, в чем суть этого проекта и кто за ним стоит.

— Чтобы понять его суть, нужно вернуться на 25 лет назад. Почему после распада СССР смогли состояться независимые государства, в т. ч. и Украина? Да потому что, принимая решение жить вместе в новых государственных образованиях, граждане бывших советских республик прежде всего рассчитывали на то, что они станут государствами гражданской толерантности и социального успеха.

Решение о трансформации советской империи в независимые национальные государства принималось в тяжелейших условиях провалившегося ГКЧП, экономического кризиса, бандитского капитализма. В большинстве республик СССР население было готово поддержать самостоятельность и независимость своих государств именно потому, что этот путь выглядел как «альтернативное будущее» — благополучное, демократическое, мирное.

Кроме того, «беловежский консенсус» (решение о роспуске СССР и создании СНГ) был также принят и признан Западом — как мирный и гарантированный переход к новому европейскому порядку (границы, правовые отношения, открытость экономик).

Да и психологически бывшие граждане союзного государства искренне поддержали идею того, что они смогут гораздо успешнее и эффективнее распорядиться своими национальными ресурсами и природными богатствами, чем проклятая КПСС-номенклатура, которая довела их до «цугундера».

— Иными словами, народы проголосовали за красивый миф, но это не спасло их от «цугундера».

— Я не об этом хочу сказать. Действительно, миф о том, что «своими силами сами заживем», присутствовал у всех республик. Но важно другое: геополитический «беловежский консенсус» имел серьезную и достаточную социальную почву — гражданский консенсус в молодых государствах. На референдуме 1991 г. украинцы проголосовали за новую Украину — независимое государство толерантной гражданской нации.

Даже трудности первых лет независимости (катастрофическая инфляция, безработица, вспышки забастовок, протестное шахтерское движение, крымский политический сепаратизм времен «мешковщины») Украина прошла достойно, без общенациональных потрясений. Политический миф о толерантной, мирной, невоюющей украинской нации был сильным и объединяющим.

— Но ведь тогдашняя Украина действительно соответствовала хрестоматийному образу про «садок вишневий коло хати». И ночь украинская была по-гоголевски тиха, и Донбасс не разрывали звуки артобстрелов. В то время как одна за другой на карте бывшего СССР вспыхивали горячие точки — Грузия, Карабах, Таджикистан, Чечня, украинцы жили мирно. Кто и зачем запалил наш тихий мир?

— Есть два момента, которые, как мне кажется, сыграли с нами роковую роль. Первый — это жадность и цинизм региональных элит. Уже с первых лет независимости они начали активно использовать региональные особенности — экономические, социокультурные, исторические. Передел собственности и мобилизация избирателей в поддержку «своих» на местных выборах обеспечили власть и влияние региональных групп и кланов и открыли им путь к борьбе за общенациональную власть. Вспомните — с 90-х у нас «голосование по областям» стало своего рода политическим кодом. Образ «восточных», «западных», «южных» политических сил и элит сложился уже в первое десятилетие независимости.

Поход во власть днепропетровских, донецких, а теперь вот винницких — именно так и воспринимался обществом.

Но все т. н. региональные элиты спекулировали не только на региональных особенностях, но и на национальном вопросе в целом: «свои — чужие».

Проблема в том, что мобилизация избирателей на основе таких идей, как язык, национальный вопрос, внешнеполитических утопий (европейская, братство с Россией) — это не просто технология под голосование. Регулярные примитивные спекуляции на этих вопросах, взвинченное напряжение на выборах (а особенность всех без исключения выборных кампаний в Украине — их истеричность, эмоциональность, культивация парадигмы «жизненного выбора» — «или/или») — все это активно влияло на процесс «выбора идентичности». Именно такое «хирургическое» отношение политиков и идеологов к украинскому обществу привело к ослаблению общегражданского единства, размыванию идеи политической гражданской нации.

Но самое опасное — политические игры в идентичность на какое-то время прикрывали и фетишизировали реальные проблемы, которые не решались годами: коррупция и бесправие рядовых граждан, низкие доходы и глубочайший раскол на бедных и богатых, катастрофическое состояние таких критически важных сфер, как здравоохранение и образование, фактическое бесправие местного самоуправления, подчиненного и зависимого от центральной бюрократии, рулившей по вертикали всем национальным бюджетом.

Отсюда и популистские споры о том, какой регион кормит Украину. Отсюда же — стремление региональных элит завоевать киевскую власть: новая олигархия и бюрократия боролись за командные высоты в правительстве и парламенте, чтобы получить доступ к дополнительным ресурсам (бюджет, госсобственность, лоббистское законодательство). Так было с тем же Донбассом.

— И не только с Донбассом. В двухтысячных на слуху у политиков, экспертов была тема — кто донор, а кто реципиент, кто лицо страны, а кто вторичен... Возможно, тогда и замаячила перспектива проекта «Малой Украины», о котором вы говорите?

— Думаю, что этот водораздел начался с первого майдана. Особенности «революций» 2004—2005 и 2013—2014 гг. в том, что в их основе были в чистом виде социальные проблемы. И «национальное» (в смысле — интерес, цель, идеал) воспринималось прежде всего как «общее и справедливое». Они, кстати говоря, и компенсировались той самой европейской утопией. Потому что для большинства украинцев — не политиков, а простых людей, Европа — это не столько политический проект сотрудничества наций (ЕС), сколько «земля обетованная». И если туда, мол, попадешь, получишь те самые чудесные блага, которые выглядят на самом деле весьма меркантильно — зарплаты, стандарты жизни, уровень соцобеспечения. Попросту говоря, Европа выполняла роль очевидной утопии.

— Вы полагаете, что украинская политическая элита использовала «европейскую мечту», как крысолов дудочку?

— Мне кажется, что наша политическая и бизнес-элита отличается особой жесткостью и алчностью. Не случайно ведь именно украинская политическая власть (и это мнение бытует не только в Украине) получила такой предикат — «олигархическая». Когда несколько десятков семей, оформивших огромные активы — индустриальные, инфраструктурные, финансовые, по сути управляли страной, а само государство было очень слабым.

Слабость государства была прежде всего в том, что целые институты были поделены по «сферам влияния» — армия и силовые структуры, суды, госкомпании и госбанки, таможенная и налоговая сферы. Именно поэтому государство само превратилось в инструмент сверхэксплуатации. Оценка Украины как «несостоявшегося государства», неоднократно звучавшая в западных (и не только) аналитических исследованиях постсоветского пространства, была для них горькой и унижающей, но — правдивой.

Социальный конфликт между обществом, издерганным кризисами, нищетой и «регионалистикой» с одной стороны и несправедливым олигархическим, коррумпированным государством — с другой, был предопределен. Вопрос в другом: этот конфликт мог стать началом глубокой, революционной по сути трансформации общества — к активному, самоорганизованному, с сильным самоуправлением, укрепленными социальными функциями государства, с новой платформой общенационального компромисса, либо же — как конфликт элит за новый передел власти, в котором общество и гражданский актив превращаются в слепые «революционные массы».

К тому же на политическую жизнь в Украине, учитывая ее очевидную слабость, всегда активно влияли внешние игроки — как на ресурс в геополитической игре и как на «геополитический трофей», который, как в старой поговорке, «плохо лежит». Москва, Брюссель и Бонн, Вашингтон — все эти символические «центры силы» включались во внутренний процесс: поддерживая разные группы интересов, реализуя информационные и экономические стратегии влияния. Собственно, это уже и звучит банально, ведь мы ждем решения своей судьбы не от украинского парламента и элиты в целом, а от «нормандцев», Евросоюза, СБ ООН, бог знает еще от кого...

Несостоявшееся государство и мечта Черновола

— Выходит, первый майдан обозначил линии раскола, а второй запустил центробежные процессы по переформатированию государства?

— Совершенно верно. В 2005-м, после всех бурных событий, не было активного организованного протестного движения. Состоялась мирная передача власти, мы сохранили страну, гражданскую толерантность, поверив, что новая власть сможет обеспечить развитие государства. Ожидали успешных социальных реформ и экономического продвижения.

Вместо этого сразу после первого майдана власть начала упаковываться в одежду этнонационального государства. С этого момента трещины между «своими» и «чужими», со спекуляциями на языковых и региональных особенностях стали разрастаться. Ну а политики всегда держат нос по ветру, используя настроения масс как инструмент для манипуляций. Поэтому к 2013—2014 гг. различия регионов по социокультурным, языковым, этническим и религиозным особенностям стали, к сожалению, частью политической повестки борьбы за страну.

То, что Украина требует глубоких внутренних изменений, не только экономических, но и того, что называют политическим «дизайном», было очевидно и в начале 90-х. Ведь в 1991 г. на президентских выборах, на которых победил Леонид Кравчук, его оппонент Вячеслав Черновол шел с идеей нового земельного устройства страны. Это была оригинальная идея, предлагавшая отказ от обустройства Украины по советскому административному признаку, где существовали области как административно-производственные единицы — «завод-область», «область-порт»... Условно, конечно. Но нужно учитывать, что политический дизайн советской империи менялся несколько раз — от «Союза республик» образца 20-х прошлого века до «страны-фабрики», где все республики, автономии и области подчинялись политике управления трудовыми ресурсами и задаче создания «советского народа».

Многие ученые говорили о том, что административная модель Украины эффективна только для власти, помогая ей управлять админресурсом. И сохранение старой модели устройства Украины будет сдерживать развитие, не отвечает задачам постсоветской организации страны, несет в себе потенциальные конфликты и «разрывы».

Черновол же предлагал формирование макрорегионов с учетом сложной истории страны, специфического состава населения — многонационального, с различными меньшинствами, со сложной языковой картиной.

— Я помню, что эта идея многим тогда казалась прогрессивной. Ее продвигали и национал-демократы, которые отстаивали идею нации как объединенного народа, а не как одной господствующей этнической и этнокультурной группы. Почему идею похоронили?

— Она была похоронена под теми вызовами, с которыми мы столкнулись по экономическим причинам. И, учитывая вызов сепаратистским Крымом 90-х (связанный с наследием «новоогаревского процесса» 1990—2001 гг.), тема переобустройства регионов обрела негативную политическую коннотацию — как угроза распада, раздела страны. И если в начале 90-х дискуссии о новых моделях страны были нормой, то уже к началу 2000-х они стали своеобразным табу.

Изначально идея Черновола была хороша и перспективна. Но — утерян исторический момент ее неконфликтного воплощения. По вине политиков и из-за борьбы по олигархически-партийному признаку страна, которая на старте была толерантной, постепенно превратилась в страну конкурирующих «разных» регионов.

Вспомните политтехнологии, которые применялись с середины 2000-х — с раскраской карты Украины по областям, по территориям, с достаточно выраженной и агрессивной риторикой.

То, что в Украине через десятилетие после обретения независимости назрел новый серьезный диалог о новом видении общего будущего, стало совершенно очевидно еще до майдана-2004. И попытки такого диалога были.

Референдум 2000 г. подтвердил необходимость создания более сбалансированной центральной власти, с новыми полномочиями парламента. От имени организаций, представляющих местное самоуправление (ассоциаций мэров городов, ассоциаций местного самоуправления и др.), неоднократно исходили инициативы о необходимости новой региональной политики и создания новой, адекватной времени регионалистики. В свое время шанс на такой диалог давало и создание Конституционной Ассамблеи, в которой я принимал участие.

Считаю крупной политической ошибкой всех, кто пришел к власти в 2014-м, отмену ассамблеи. Мы могли в диалоге с политиками, учеными, общественным активом выработать новую модель устройства страны, сделать «домашнюю работу» по проекту Конституции как нового общественного договора. Но и этот шанс был упущен. Сейчас тема новой конституции снова переместилась в партийные штабы и высокие кабинеты власти.

У майдана-2014 почва была та же, что и у первого: социальная несправедливость, ожидание свобод, огромный разрыв между бедными и богатыми, воплощенный в образе «бандитского режима», потому что к этому времени общественные настроения уже были против власти Януковича. Власть Януковича отождествлялась с «властью донецких». Этим воспользовались политические силы, которые рассматривали майдан как инструмент борьбы с политическими и региональными оппонентами. К сожалению, в идеологической легенде майдана смена режима Януковича и по сегодня рассматривается как «изгнание донецких». Этот политический шаблон сыграл очень плохую роль в последующей политической истории.

Карта «свои»—«чужие» и дальше использовалась как козырь, теперь уже кровавый. Донецкая региональная элита, на мой взгляд, уже осталась в истории. Самозванцы на Донбассе, российское присутствие, бегство группы Януковича, массовая бизнес-миграция из Донбасса и война — все это радикально изменило ситуацию.

Но, с другой стороны, маховик войны, которую уже определили как «гибридную», столкнул лбами и загнал в окопы не элиты, а простых украинцев — с разными взглядами, обидами, потерями и травмами. Конфликт стал интернациональным, в него, как в «трубу», втянуты сотни граждан других стран — наемники и добровольцы, идейные и «дикие гуси», спецслужбисты и «случайные». И чтобы размотать этот клубок, нужно время и главное — готовность закончить войну, готовность к компромиссам — ради нового мира, сохранения жизней, сохранения страны в конце концов.

Любой военный конфликт, даже самый жестокий, решается с помощью диалога и компромисса, очень часто тяжелого и непопулярного. Но если во главу угла ставится объединение общества, то политическое решение должно соответствовать настроениям людей: если не устраивают старые взаимоотношения по статусам, по полномочиям, значит, нужна формула, которая обеспечит компромисс.

Вместо этого с первых дней столкновений на Донбассе начала раскручиваться тема земли, территории, войны до победного конца. Она только усилила раскол, убеждая воюющих, что примирение невозможно. И при этом — мотивируя и оправдывая действия России, которая оказывала и оказывает военную, финансовую и идеологическую поддержку сепаратистам под благовидным предлогом помощи своим.

Более того, стали появляться определенные признаки националистического империализма — когда вместо гуманитарных и гражданских проблем на первое место выходит территория. Подобными категориями мыслят только империалисты.

И обратная сторона медали — рост настроений, утверждающих, что Украине гораздо лучше жить без тех регионов, с которыми невозможно договориться, где идет война. Лучше, мол, оставить Украину в том составе, в котором она выглядит лояльно, управляемо, мобилизованно.

Поэтому когда я говорю о т. н. «Малой Украине», то речь идет прежде всего о настроениях и реальных интересах правящей элиты, которая, несмотря на риторику и пропагандистские шаблоны, не справилась с задачей мира, с задачей нового национального диалога. Власть предержащие выбрали иной путь — отсечение, ограничение, блокады с единственной целью — сохранить ту часть регионов, которые лояльны к власти, предсказуемы и управляемы.

Уличная альтернатива для слабой страны

— Значит, «Малая Украина» — это вынужденный формат, продиктованный инстинктом самосохранения власти?

— Это корыстный формат, который гарантирует жизнь и преемственность нынешней власти. Ведь если ты и твоя политическая сила не способны быть лидерами для всей нации, ты выбираешь ту ее часть, которая к тебе толерантна, которой ты способен управлять, и начинаешь ее мобилизовывать, агитировать.

Я категоричен в выводах и считаю, что мы имеем дело с несколькими мощными тенденциями.

Прежде всего — укрепление господствующей «партии войны», которая действительно создала за три года сильное государство. Нужно понимать, что государственная машина подавления, созданная в условиях войны на Донбассе и в условиях информационного и политического противостояния с РФ, — это сильное государство, с военной машиной, со спецслужбами, с взращенной новой элитой, лояльной к руководству, зависимой от него — карьерно и бюджетно. И в этом отношении нынешняя государственная машина куда эффективнее, чем слабое государство времен олигархата.

Другое дело, что сегодня мы имеем сильный государственный механизм и слабое общество. Слабое, потому что утрачено доверие к власти, сформирован высокий уровень нетолерантности и криминализации. Да еще с учетом того, какое огромное количество оружия распространено среди мирного и немирного населения. Я уже не говорю о том, что появились зоны вне контроля государства — скажем, «янтарные республики», которые мало чем отличаются от донбасских копанок, — с криминалитетом, контрабандой, огромным теневым оборотом и фактическим отсутствием какого-либо государственного контроля. С прозрачными кусками границы, как это происходит в ряде западных областей.

— Почему же сильное, как вы говорите, государство не наведет порядок и не возьмет эти зоны под контроль?

— Сильное государство — это еще не гарантия, что ты полноценно управляешь страной. Мы получили парадокс: сильное, милитарное государство со слабыми социальными функциями и слабую страну. Элита, которая формируется в условиях такого государства, — это элита с этатистскими националистическими настроениями, абсолютизирующими роль государства в развитии общества. Она считает, что сильное государство будет творцом и отцом новой нации. Но у него появилась новая альтернатива, еще более радикальная. Если еще несколько лет назад радикальный национализм был местечковым, недоктринированным, то в условиях войны возникла социальная почва для радикального национализма.

Опасность в том, что у идеологов радикального национализма есть ответы, которые нравятся части людей. Они связаны с теми же нерешенными социальными вопросами. Потому что абсолютизация роли государства в жизни нации, националистическая риторика, милитарный образ власти, конфликтная для общества «политика памяти», которая сводится к довольно примитивной «картине мира» этнонационального возрождения, — это утопия, характерная для националистов начала ХХ в. Сегодня она отражена в организованном националистическом движении. Там много добробатов, прошедших войну, и много политически мотивированных людей. Эта сила пассионарна и активна. Тем более что там есть новые политические лидеры с очень выраженной популистской социальной риторикой.

— Насколько уличная альтернатива может быть опасна для власти?

— Этатистам (сторонникам сильного государства, «выращивающего» нацию) кажется, что это движение для них неопасно, потому что управляемо. Да и по лозунгам у них много совпадений. Но проблема в том, что это серьезная альтернатива, я бы сказал — своеобразная альтернативная государственность.

Ну чего стоит одна только идея т. н. добровольческой армии, которая должна существовать наряду с государственной военной организацией!

— Но почему в обществе, которое устало от войны и хочет мира, позиции воинствующих радикалов гораздо сильнее позиций политических сил, стремящихся реализовать идею гражданского единства, диалога и примирения? Почему наш «миротворческий контингент» в политикуме недееспособен?

— Ну, во-первых, потому что сторонники примирения находятся в политической обструкции. Их часто записывают не просто в оппозицию, а во «врагов народа», в противников украинского государства.

Второй момент — это то, что большая социальная база, которая есть у политических сил, выступающих за новый гражданский мир, к сожалению, пассивна. Люди скованы большой зависимостью от государства, боязнью лишиться социальных компенсаций, плохо ориентированы в том, что можно себе позволить, а что опасно. Общество пребывает в состоянии испуга и депрессии.

А власть и радикальные националисты активны. Кроме того, они пассионарны — постоянно присутствуют в медиа, на улице, и они задают повестку.

Национализм как инструмент сегрегации

— Ваш прогноз: как будет развиваться ситуация в ближайшие два-три года?

— По сути мы уже имеем дело с «Малой Украиной» — той частью страны, которая находится под контролем центральной власти, где платят налоги, работает госадминистрация, ну и где хоть какой-то контроль присутствует. И хотя демографы до сих пор считают состав страны, учитывая Донбасс и Крым, надо честно признать, что Украина уже стала существенно меньше.

Но есть и другая проблема: усиление националистической политики будет порождать новые протесты, опять-таки — на региональном уровне. Ведь эти проблемы затрагивают и интересы этнических групп с компактным проживанием и своими социокультурными особенностями.

Я уже не говорю о том, что в ряде регионов война стала причиной новой деиндустриализации — закрываются предприятия, растет уровень безработицы. И во всем этом по факту будут обвиняться власть и националисты.

Опасность в том, что национализм стал удобным инструментом сегрегации общества. Разделяя его на части, он этим же создает угрозу нового дробления самой страны.

— Вы видите способ остановить распад?

— Способ только один — программа нового гражданского примирения и большого общественного диалога.

— Если власть продолжит реализацию проекта «Малой Украины», какие территории останутся в ее составе, а какие будут отторгнуты?

— Я оптимист и считаю себя патриотом своей страны. Поэтому, надеюсь, что и на сегодняшний день шанс диалога, примирения и восстановления единства с Донбассом (в отдаленном будущем и с Крымом, возможно, в новом, нестандартном варианте) у Украины есть. Думаю, безумие пройдет, и придет понимание, что нельзя жить и мыслить территориями. Что все-таки за 25 лет жизни единой страной у нас сформировался общий социальный, психологический, поведенческий и экономический комплекс, который может существовать только при взаимодействии. Любое отсечение и обрывание может привести к необратимым, катастрофическим последствиям.

— И все-таки, оставаясь оптимистами, давайте заглянем в худший сценарий, чтобы обозначить зоны риска: какие области останутся вне этого проекта и что их ждет?

— Нужно учитывать кризисы в Западной Украине, которые могут быть связаны как с настроениями местечкового криминального сепаратизма, так и с интересами этнических групп. Не случайно вопрос венгерских меньшинств уже озвучен как проблема, как вызов.

Я думаю, что непростая ситуация будет на Волыни, которая значительно интегрирована в польскую экономику, и там высоки толерантные настроения в связи с сотрудничеством с Польшей. В то же время присутствует открытый идеологический конфликт на почве украинского национализма и польской политики. Поэтому возможны потрясения и на Волыни. Особенно если они будут усугубляться экономическими причинами.

Если власть пойдет дальше в вопросе языка, существенно обострится вопрос русскоязычного населения. Особенно в регионах, где русский был и остается основным языком общения.

Вот это те тонкие места, которые будут рваться, если националистическая политика продолжит усиливаться. Это перспектива ближайшего будущего. У нас очень мало исторического времени. И если не произойдет глубокая перезагрузка государственной политики и состава элит, будут появляться новые трещины.

В борьбе за социальный капитал

— Вы полагаете, что власть способна пойти на компромисс и перезагрузку отношений с Донбассом? Видите ли вы выход из «минского тупика»?

— С первых дней вооруженного конфликта, переросшего в войну на Донбассе, все партнеры Украины — как те государства, которые приняли участие в международных переговорах в нормандском формате, так и международные структуры (Европарламент, Межпарламентская ассамблея) в своих документах постоянно фиксировали пункт — «национальный диалог». На всех уровнях — официальных и неофициальных — ведущие политики и дипломаты (а я был участником ряда неофициальных встреч с ведущими экспертами стран Евросоюза и США) говорили в лоб: мировые державы, поддерживая Украину посредством политики санкций в отношении России, которая вмешивается в ваши дела, сделают все, чтобы сохранить порядок.

В их понимании порядок — это границы и международное право. И в этом отношении Украина должна сохранить свою целостность, потому что она является частью европейского порядка — закрепленного, конституированного, с обязательствами, поскольку наша страна — участник ОБСЕ.

Позиция стран-лидеров по отношению к нам предельно понятна и проста: все, что связано с путями достижения мира в Украине, — это ваше национальное домашнее задание. Ни одна элита, ни один президент другой страны не способны примирить, договориться, предложить обустройство, которое могло бы стабилизировать ситуацию внутри страны. «Нормандские декларации» и «Ялты-2» не помогут Украине, если здесь не будет выполняться наше национальное домашнее задание — внутренний процесс гражданского примирения, согласия к диалогу. И это ответственность политических элит — тех, кто представляет государственную власть.

За три года в этом направлении не было сделано ни шагу — не смотря на то, что тема Донбасса многократно отражена и в национальных документах, и в ряде решений, где много риторики о национальном диалоге. И для меня это еще один признак того, что на внутреннем уровне правящая элита не собирается искать пути сохранения целостности страны.

Я считал и считаю, и это особенность глобализированного мира: если раньше боролись за территории — великие империи и национальные государства, то сейчас в эпицентре глобальной конкуренции — социальный капитал. Потому что если человек, общность, регион, принимает для себя решение (самоопределяется) жить и строить будущее в составе этого государства, то с этим решением и с этим настроением приходят и промышленные активы, и территории, и граница.

Если же люди настроены жить отдельно, то никакой вооруженной силой ты их не загонишь обратно. Кстати, этим объясняется и такая беспрецедентно большая роль медиа, новые способы ведения «информационных войн», социокультурного проектирования. В современном мире медиаинформационный комплекс стал такой же влиятельной производительной силой, как ВПК и МПК (медико-промышленный комплекс).

А что касается выхода... Мы с вами прекрасно понимаем, что украинцы и россияне живут в условиях пропагандистской информационной войны. Более трех лет в двух информационных политических пространствах наши политики и журналисты занимаются манипуляциями, постоянно превращая людей в избирателей, которые должны ежедневно определяться, «за кого». Но избиратели — это только на один день выборов. А вообще-то все они — граждане своей страны, нормальные люди, со своими представлениями, переживаниями, проблемами и страхами.

Более того, мы имеем власть — избранных президентов, парламентариев, которых конституционно уполномочили решать проблемы безопасности и сотрудничества. Вместо этого оказывается, что они способны встречаться только на каких-то там полунеформальных площадках в Европе или в Минске.

В программе «Пути к миру», подготовленном институтом «Новая Украина», мы отразили все необходимые компоненты антикризисной политики.

Это прежде всего подписание Нормандского меморандума по аналогии с Будапештским, с более четким определением ответственности сторон.

Это превращение контактной группы в Минске в переговорную — с участием депутатов парламентов и правительств.

Это организация внутреннего переговорного процесса: условно — «мариупольский формат».

Это создание 10—20-километровой «нейтральной полосы» с полноценным разведением воюющих сторон. А также организация миротворческой миссии ОБСЕ в этой полосе с привлечением на оговоренных условиях и участников с обеих сторон для совместного патрулирования. Это восстановление границы при помощи ОБСЕ.

Прагматичный формат украинско-российских переговоров о договорной базе отношений «после войны», учитывая, что с 2018 г. не действуют положения и так никчемного Большого договора. Условный формат «Астана» (президент Назарбаев выступал с предложением помочь встречам).

Далее — процесс амнистии на основе переходного правосудия, с одновременным международным расследованием всех совершенных военных преступлений.

Реабилитация идеи автономий (без федеральных договоров). К этому я бы, пользуясь случаем, добавил предложение 2-го Конституционного договора (как переходный шаг, для более обстоятельной подготовки новой редакции Конституции) и моратория на участие Украины в военно-политических блоках сроком хотя бы лет на 10.

При наличии воли, желания план может быть реализован в пределах одного календарного года. Но — учитывая состояние нашей политики, он тоже пока лишь «благое пожелание».

Нам нужно преодолеть свою гордыню и начать переговоры на уровне президентов и парламентов. На это нам открыто намекают западные партнеры. Отмотав пленку назад, отбросив взаимные обличения — с одной стороны, «фашисты», с другой — «террористы», мы должны войти в нормальный переговорный процесс.

Я убежден, что гражданское общество давно созрело к этому, потому что иначе не нам, а нашим детям это все придется разгребать.